15-часовая смена бригады реаниматологов: спасение жизней без права на сон

«Надо бы переодеться, в „штатском“ на дежурство не возьму», — резюмирует старший врач подстанции Центрального района cкорой медицинской помощи Павел Лаврентьев. Это к нему меня прикрепили на 15-часовое дежурство. Заступаем в 17:00 часов и работаем до 8:00 утра. Но пока смена не началась, спускаемся на первый этаж здания, в «костюмерную». 390 синих костюмов (по три комплекта на каждого из 130 сотрудников) аккуратно развешаны по фамилиям. Мне выдают что-то из запасов: хлопчатобумажные штаны и рубашку, плюс старую куртку санитара — замок сломан, но куртка теплая, это я оценю позднее, ночью на морозе.

 

Павел Лаврентьев в профессии 6 лет. Сейчас он совмещает две работы: старший врач днем и дежурный реаниматолог по понедельникам и четвергам.

 

На подстанции круглосуточно задействовано 11 автомобилей «скорой». Одна из них — машина реанимации. Прежде чем заступить на смену, реаниматолог должен проверить исправность и готовность аппаратуры (кислород, дефибриллятор, кардиограф) и медицинскую укладку (то есть наличие всех необходимых лекарств). Все строго подотчетно. В числе главных ценностей, которыми располагает бригада реаниматологов — LUCAS, аппарат для непрямого массажа сердца. Таких в Челябинске всего два: в Центральном и Металлургическом районах. Каждый стоит почти 2 миллиона рублей. «Лукасы» появились у челябинских врачей весной этого года. Тот, что помогает Павлу Лаврентьеву, спас уже 40 жизней.

— Его главная фишка в том, что он высвобождает руки врачу, — рассказывает Павел Вячеславович. — Нижняя пластина кладется под спину человеку, аппарат фиксируется над грудной клеткой и сам делает массаж. Реанимация благодаря Жорику стала менее изматывающей. Да, мы зовем его Жорик, потому что Лукас — это Джордж, тот что снял «Звездные войны» (смеется).

 

LUCAS, если так можно выразиться, окупил себя сразу: за полгода он спас 40 жизней.

 

На подстанции улыбаются и шутят многие — эмоциональная обстановка мало чем отличается от любого другого рабочего пространства. Разве что все вокруг в форме, а из динамиков, что закреплены практически в каждом кабинете, то и дело доносятся позывные. Так диспетчеры информируют бригады о вызове. Нас пока не зовут: на выездах фельдшеры, линейные врачи и кардиологи. Реанимация в составе Павла Лаврентьева, двух помощниц-анестезисток и водителя ждет.

— Бумажная работа отнимает очень много сил, — рассказывает Павел Вячеславович. — Карта вызова — это четыре страницы с десятками позиций, каждую из которых нужно заполнить вручную. Одна карта — примерно полчаса заполнения, но, конечно, на вызове мы их не трогаем, заполняем по возвращении на подстанцию. Так как в дневное время я работаю еще старшим врачом, в мои обязанности входит проверка карт всех врачей за минувшую смену. Надо оценить, правильно ли действовали специалисты, всю ли информацию указали. За минувшие сутки, для примера, у меня в кабинете 155 карт. Чем больше в них написано, тем меньше у меня будет вопросов. К утру я должен их все изучить и проверить. Но это не сейчас. Поступил вызов.

 

Пачка карт вызовов в руках старшего врача — только часть всех карт, что предстоит проверить к утру.

 

Первый вызов бригада получает в 18:25 (время фиксирую по собственным часам, поэтому оно может не совпадать с временем диспетчера). Меньше минуты уходит на сборы. Реанимобиль готов ехать — вызов на ДТП. «Будьте сзади нас, чтобы не мешать, когда приедем на место», — наставляет Павел Вячеславович. Но едва машина трогается с места, диспетчер объявляет, что вызов отменен — его «перехватила» другая реанимационная бригада, которая оказалась ближе. Останавливаемся, выходим.

— Такое бывает. Это хорошо, что кто-то оказался ближе — значит, людям помогут быстрее, — говорит Павел Лаврентьев. — У нас ведь нет «районности»: весь город наш. Так работают все реанимации в Челябинске. Кто ближе, тот и помогает. Но этот вызов еще что, бывает знаете как: вызывают бригаду, а мы там вообще не нужны. Пьяные обычно звонят и сообщают, что у них ножевое ранение, а мы приезжаем — они сидят выпивают, и у одного царапина под глазом. А мы мчались с сигналами, создавали аварийную ситуацию. Я в такие моменты обычно стараюсь радоваться, что страшного ничего не случилось. А страшного действительно бывает много.

 

Один из дежуривших в ту ночь — аксакал челябинской «скорой помощи» Александр Яковлев. «Блестящий специалист», «удивительный человек» — едва ли не хором отзывались о нем коллеги.

 

В 19.04 реаниматологи получают новый вызов — на улицу Каслинскую. Ножевое ранение в спину у парня 29-ти лет. Раненый ждет в квартире. «Бытовуха», мелькает в голове, когда получается отвлечься от холода, адреналина и сигнала сирены. Машина едет очень быстро, замечаю, что на светофорах ее пропускают далеко не все — приходится ждать. Приезжаем, при том, в 19:10. На полу — кровь и бычки от сигарет. На стене иконы и тоже кровь, в квартире пахнет перегаром. В комнате два дивана и три человека: отец (лет 55-ти, спит пьяный, на ноге большой лейкопластырь, ноги испачканы в крови), дальний родственник (тоже выпивший, но стоять может — он и вызвал «скорую») и сын — наш «клиент» — тоже, разумеется, нетрезвый.

 

Отец (справа) накануне «пырнул» сына (слева) ножом в шею. Нашу бригаду вызвали на следующий день, когда отец снова ударил сына ножом — в спину.

 

Пострадавший не может внятно сказать, есть ли у него гепатит или ВИЧ, но хорошо, что хотя бы находится в сознании. Врачи осматривают рану: кровь из поясницы сочится на диван и впитывается в грязный ковер. Лужа приличная — примерно 500 миллилитров, позже оценят медики. А пока они меряют давление — очень низкое. Ставят капельницу, укол, делают перевязку и отправляют родственника пострадавшего звать соседей — вынести больного вдвоем (женщины-медики не в счет) не получится.

Кстати о женщинах. По их просьбе, я не публикую имена, но все же хочу отметить их потрясающее самообладание и вежливость. Несмотря на окружающую обстановку — они максимально собраны и доброжелательны. Вонь и мат больного они, кажется, не замечают. Приходит сосед, пациента грузят на носилки, выносят. В 19:37 мы выезжаем в первую городскую больницу — она ближе всего. Там уже ждут.

 

Ни на момент приезда, ни на момент отъезда из квартиры полиция так и не прибыла. Да, по идее, медики не должны были входить в квартиру без правоохранителей. Но тогда мужчина бы умер.

 

На подстанции в восемь часов вечера практически нет машин — все на выездах, «в полях». Вернувшись и отдышавшись, я продолжаю докучать расспросами Павлу Вячеславовичу. Прошу рассказать о своем первом дне на «скорой».

— 23 февраля, у меня было настоящее крещение огнем, — улыбаясь, вспоминает доктор Лаврентьев. — Мне тогда было 26 лет. Первый вызов — на «передоз»: два наркомана в подъезде, один держится, второй без сознания. Мы пытались его откачать, но не сдюжил, умер у нас на руках. В тот же день было два ножевых, были пьяные. Тогда, кстати, мы ездили не на таких «пепелацах»: теплых, быстрых, оснащенных прекрасным дыхательным оборудованием, дефибриллятором экспертного класса. Машины были гораздо проще, а оснащение — гораздо хуже.

 

 

---

В Челябинске действует 8 подстанций скорой медпомощи

В общей сложности на восьми подстанциях задействовано 1059 медиков

В 2017 году (при поддержке администрации Челябинска) все бригады на 100% укомплектованы аппаратами внутрикостного доступа

Только в этом году Челябинск получил 4 высококлассных дефибриллятора с функцией кардиомониторинга

За три месяца Челябинск получил 28 новых автомобилей «скорой»: 5 за счет финансирования из бюджета города и еще 23 — за счет бюджета области

---

 

В 20:05 реаниматологи получают новый вызов. Забегая вперед — снова «ложный». Звонивший сообщил, что мужчине плохо и он лежит на проезжей части на улице Островского. Оказавшись в 20:11 на месте, мы получили сообщение диспетчера: «От вызова отказались». Павел Лаврентьев в это время пешком обходил двор в поисках пострадавшего, но тот, видимо, нашел в себе силы встать и пойти домой. Вероятно, был нетрезв, хотя кто его знает.

«А случаются ли курьезы на вашей работе?», — спрашиваю по возвращении на подстанцию.

— Они в основном все с каким-то «черным» оттенком юмора, — рассказывает Павел Вячеславович. — Помню, дают вызов — в садах взрыв. Приезжаем, там полиция, пожарные, толпа людей, суматоха. Сидит мужчина, лет 60-ти, держится за голову. Пока его перевязывали, он нам и рассказал, что нашел на садовой мусорке бочку — запакованную, но пустую. Подумал, что хорошая бочка, в хозяйстве пригодится. Только крышка у нее не открывалась. Тогда наш страдалец взял «болгарку» и начал крышку срезать. А бочка оказалась из-под бензина... Нашли ее в итоге через три участка, крышку не нашли вовсе, а мужчина поехал к нейрохирургам. Глупая ситуация, хорошо, что никто не умер из-за этой глупости.

 

Водитель реанимобиля Александр коротает время между вызовами в комнате отдыха для водителей.

 

Проходит еще час. Павел Вячеславович поит меня чаем, заполняет карты. В 21:30 снова вызов — в Новосинеглазово. Мальчик 7 лет, «отравление сосудосуживающим препаратом». По пути я интересуюсь, что это значит. «Скорее всего, отравление „Нафтизином“, такое бывает у детей», — говорит реаниматолог. Мы едем без «мигалок» — позже мне объяснят, что это вызов «без явных признаков угрозы жизни» и нет причин создавать аварийную ситуацию на дороге. Так что знайте — если по дороге едет «скорая», но сигналы не включены, это еще не значит, что она едет на заправку или в гараж.

В 21:48 сирену все же пришлось включить: поступило сообщение, что ребенок потерял сознание и посинел. Мы очень торопимся. Позже, вернувшись в «штаб», Павел Вячеславович признается, что лучше съездить на 10 ДТП, чем на один детский вызов. Дети — это всегда непредсказуемо и всегда тяжелее, чем взрослые. Детей нельзя воспринимать без повышенного сочувствия и сострадания.

Приезжаем на место. Частный дом. У ворот бабушка в слезах. Внутри душно, заплаканная мама и ребенок. К нашему приезду успел очнуться, но слабость колоссальная, едва может держать глаза открытыми. Врачи меряют давление, собирают анамнез, читают рекомендации педиатра. Дело оказывается не в «Нафтизине» — его вообще в доме нет. Малыш «отравился» таблетками для взрослых. По какой-то причине простывший первоклассник принял бОльшую дозу препарата, чем положено.

 

Как оказалось, дело вовсе не в спрее для носа.

 

В Новосинеглазово мы проводим около часа. Врачи снимают кардиограмму, измеряют уровень сахара, внимательно перечитывают справки, выданные педиатром. Павел Вячеславович просит паренька встать, закрыть глаза, вытянуть руки и аккуратно его придерживая, наблюдает за поведением ребенка. «Принесите горячий чай с сахаром», — командует он маме мальчонки.

С мальчиком разговаривают все трое: и реаниматолог, и анестезистки. Малыш рассказывает, что ему уже лучше и что он испугался за маму, которая испугалась за него.

Мальчика в больницу везти нет смысла. Эффект препарата идет на спад. Помогает горячий чай, у ребенка розовеют губы, а у мамы высыхают слезы. Врач назначает полный покой, выспаться, не ходить в школу и обязательно вызвать утром врача на дом. Мы уезжаем в 22:40.

 

Во время «затишья» между вызовами у медиков и диспетчеров есть возможность написать смс родным или позвонить. Правда, моменты эти крайне редкие.

 

Далее нас ждет большой перерыв. К счастью, в ту ночь в Челябинске все решили жить. Дежурный реаниматолог, шутя, рассуждает, что это все врачебные приметы, мол, смена началась с мужчины. Оказывается, есть суеверие — если первый вызов на смене «мужской», смена будет несложной. Если «женский» — держись. Есть еще две приметы: нельзя желать спокойного дежурства и выходить на уличный вызов без перчаток на руках.

— Я во все это не верю, — говорит Лаврентьев. — Работа на «скорой» — это всегда лотерея, так что приметы не работают. Вы меня спрашивали, почему я лучше поеду на ДТП, чем к ребенку. У меня был случай, который я никогда не забуду. 9 января 2015 года. Вызов на детскую площадку, звонил мужчина, вызвал «скорую». Девочка девяти лет в клинической смерти. Не очень понятные обстоятельства — ребенок в петле. Каталась с горки и то ли как-то неудачно съехала, что шарф у нее зацепился, то ли кто-то ей помог, не знаю. Приезжаем, следом за нами еще одна бригада реаниматологов. Ребенок на скамейке, рядом толпа. «Заводим» ребенка: массаж сердца, интубация трахеи, укол адреналина. Сердце начинает работать, везем девочку в больницу. Две недели она пролежала в коме и умерла — слишком долго мозг был без кислорода, повреждения наступили необратимые. Тот шарф, из которого ее вытащили, помню, был черного цвета...

Три часа вызовов нет. Павел Вячеславович провел мне экскурсию, показал, как работает аппарат внутрикостного доступа, изучил большинство карт подчиненных и в перерыве рассказал, почему ушел из стационара — из отделения острых отравлений третьей областной больницы:

— Не совру, если скажу, что здесь, на «скорой», работают своего рода «адреналиновые наркоманы». Можно месяц работать относительно спокойно, и однажды попасть на такой вызов, что у тебя волосы встанут дыбом. Этот вызов будет стоить целого месяца работы. Физически и морально здесь очень сложно: мы работаем без права на сон — нет такого, что нам полагается отдых каждые три часа в смену, например. Если есть свободное время между вызовами, если ты заполнил все карты, то можешь пойти и лечь.

 

Изучение карт вызовов. Оцениваете объем работы?

 

Прилечь не получилось. Хотя койку с одеялом в отдельной комнате педиатрической бригады мне все же выделили. Было очень холодно — и от открытого окна, и от ожидания, что вот-вот вызовут. Я лежала прямо в куртке и читала истории о врачах, пока дверь не открылась и не зашел реаниматолог: «Едем, у нас черепно-мозговая».

На часах 03:48. Глубокая ночь. Мороз. Сирена. Предчувствие чего-то очень нехорошего не обмануло. Мы приехали в так называемую «Рублевку» — часть улицы Российской, что находится за пересечением с проспектом Победы. Первый этаж. Женщина лет 60-ти со следами продолжительного алкоголизма на лице открыла нам дверь — в нос ударил резкий запах пота и грязных вещей, протухшей еды и перегара. За спиной женщины жались два малыша — на вид трех и пяти лет. Тот, что постарше все говорил: «Это дедушка, это он его ударил».

На полу в груде одежды лежал полуголый мужчина (отец мальчишек), из его головы сочилась кровь. Мужчина стонал, но казалось, не от боли, а от пьянства. На диване рядом спал тот самый дедушка. Рядом валялся разбитый костыль (вероятное «орудие»).

 

 

Спустя минуту в квартире появились двое полицейских. «Ну что еще может быть в 4 утра на ЧГРЭСе», — пошутил тот, что постарше. «Что произошло?», — последовал строгий вопрос. Но конструктива от этой семьи было ждать бессмысленно. Пока врачи пытались осмотреть побитого и замотать голову, он обрывисто выкрикивал фразы: «я пацанов своих не брошу», «жена моя от тубика умерла», «отвали, нормально все», «да чо ты лезешь», «еще в ПДН давай позвони». Женщина, что вызвала врачей, причитала: «увезите его», «ой бедные дети», «у нас все хорошо», «да за что же это нам», «скажи ментам, что это я тебя огрела».

Дети начинали хныкать, бабушка их успокаивала. Врачи закончили с перевязкой. Надо было уговорить пациента ехать в больницу — через пару часов без специализированной помощи он мог впасть в кому. Выводить пришлось едва ли не силой. Полицейские давили на то, что угостят сигаретой, но только на улице. Врачи в это время помогали гопнику одеться.

Когда, спустя целую вечность уговоров, его все же удалось погрузить в машину реанимации, и автомобиль тронулся, побитый что есть мочи заорал «Ты куда меня везешь, сука?!» и стал пытаться открыть дверь. Здесь надо отдать должное самообладанию доктора Лаврентьева. Двери были заблокированы, а на все «у меня денег нет, я как домой поеду», «денег мне дай», «ты чо, о... ел», «слышь, я сейчас тебе врежу», врач невозмутимо отрезал: «приедешь домой по справке», «надо обязательно, чтобы голову посмотрели», «успокойся, нормально все будет».

Главная коррида началась под конец этого вызова — в третьей областной больнице, где «штопают» головы, больной начал набрасываться на врачей. Благо подоспела охрана. Сдав дежурному врачу дебошира, подписав все необходимые документы, Лаврентьев, улыбаясь, вышел в коридор: «Да, и такое бывает». В 04:40 мы выехали обратно на подстанцию.

— Я не приемлю, когда говорят, что мы оказываем медицинские услуги, — за крепким чаем в пять утра поделился Павел Вячеславович. — Нет. Мы спасаем жизни, но уж точно не оказываем услуги. Услуги — это в спа-салонах, в кофейнях и в типографиях. Нас не благодарят потому, что, как вы сами видели, либо некогда, либо некому — к этому я привык. Но вот «услуга» — нет уж. Как ощущения после вызова? Сработала примета, видать — первый вызов-то был к мужчине, вот и смена вышла легкой (устало посмеялся).

Мы прощались в 8:30. Поспать мне все же удалось — полтора часа. Утром на подстанции было все так же прохладно, но гораздо более людно: бригады «скорых» возвращались на пересменку.

Какие у меня ощущения, я так и не смогла внятно ответить. Было радостно, что не случилось ДТП. Было жутко от перепачканных кровью отца детей. Я была измотана, но бесконечно признательна — за возможность увидеть и почувствовать особенности этой неблагодарной, но такой благородной работы, с ее холодом, запахом лекарств, выстраданным самообладанием и погружением в другую, параллельную моей, реальность.

Спасибо.