В Челябинске снова обсудили проект строительства Томинского ГОКа

В конференц-зале ЮУрГАУ (традиционно Общественная палата проводит круглые столы именно здесь) было не протолкнуться. Журналисты с блокнотами, операторы с камерами, активисты с листовками, чиновники с послеобеденными улыбками. Все ждали начала действа, которое затягивалось — почти на полчаса опаздывали представители команды президента. «Ребята из СПЧ, да зачем они нужны?», буркнул кто-то в зале. Имелись в виду, конечно, Иван Засурский и Сергей Цыпленков — члены Совета по развитию гражданского общества и правам человека. Кто-то в зале был прав — активисты оказались бесполезны. Когда «Ребята из СПЧ» все же приехали, Засурский так и сказал: «Диалог власти, бизнеса и общественности — это очень важно. Мы здесь вряд ли нужны». Ну, или примерно так.

После такого краткого и обнадеживающего начала Олег Дубровин — председатель Общественной палаты — дал слово представителям РМК. Олег Медведев — вице-президент компании по правовым вопросам — долго (и, как ему казалось, доходчиво) рассказывал о проекте строительства Томинского ГОКа в целом: почему ушли от первоначальной идеи со строительством хвостохранилища (площадки для «сваливания» отходов от добычи руды на ГОКе), почему отказались от гидрометаллургии... Помогала ему Наталия Гончар — вице-президент РМК по экологической и промышленной безопасности. Она же рассказала о богатом, успешном и едва ли не самом полезном ГОКе в мире — Михеевском. Его сейчас нередко ставят в пример, когда речь заходит о ГОКе Томинском.

Оказывается, Михеевский ГОК (расположен в Варненском районе региона, в 250 километрах от Челябинска) — очень полезная для экологии организация. По словам Гончар, за время его работы в Варненском районе в два раза увеличилась популяция косуль. Почему-то РМК приписывает эту заслугу себе.

Первый полускандал (разговор на повышенных тонах, скажем так) случился, когда слово взяли активисты «СТОП ГОКа». Здесь надо сделать ремарку для тех, кто не эксперт, но интересуется. РМК хочет добывать в Челябинской области руду. Для этого нужно вырыть яму (это если на пальцах и очень грубо) — из нее и будут доставать полезные недра. Верхний слой этих недр называется окисленным, так как соприкасается с кислородом. Его (и пример тому Михеевский ГОК) будут просто складывать в одно (пока не ясно какое) место. Остальную руду будут обрабатывать, а отходы производства «сваливать» в Коркинский разрез. Дело в том, что разрез стоит без дела, находится в 14 километрах от Томинского ГОКа и, собственно, почему бы и не использовать эту «яму» для дела. Проблем несколько. Во-первых, разрез горит. Эндогенные пожары (горные породы здесь имеют свойство самовоспламеняться) — явно не преимущество для того, чтобы складировать здесь отходы промышленного производства (пусть и по самым новым технологиям). Во-вторых, какие мощности нужны РМК для транспортировки этих «отходов» к разрезу, как «отходы» будут там распределяться, понятно только представителям РМК. В-третьих, какие реакции недр разреза последуют за процессом рекультивации (а именно так называется проект РМК по наполнению разреза), неизвестно. Проект, кстати, рассчитан до 2042 года.

Так вот, первый полускандал. Он был связан с теми самыми окисленными рудами, о которых сказано выше. Правильное с точки зрения производства название таковых в будущем — запасы. Их РМК намерена складировать, до той поры, как сказала Наталия Гончар, «пока их использование не будет экономически сообразно и экологически безопасно». Супер, пусть пока полежат. Кстати, по прогнозам, количество окисленных руд в запасах должно быть чуть выше 28 миллионов тонн. Стопгоковцы негодовали. И здесь случился полускандал № 2. Когда речь зашла о классе опасности, а РМК утверждает, что у Михеевского ГОКа он нумеруется цифрой 5 (чем больше цифра, тем меньше опасность), активисты-противники поставили вопрос ребром — дайте, мол, нам прийти к вам на ГОК (на Михеевский) и сделать пробы воздуха, дабы убедиться, что превышений норм по загрязнению нет.

«Мы предлагаем вам довериться прокуратуре — пусть ведомство проведет проверку и предоставит вам полученные данные», — предложил Олег Медведев. То есть, активистов они не пустят, а пустят третьих, незаинтересованных лиц. Стопгоковцы согласны не были — прокуратура это не то, дайте нам все сделать самим. Но где активисты, а где РМК. «Давайте не перебивать друг друга, — только и успевал вставлять Олег Дубровин. — Кому мы в конце концов можем доверять, если не прокуратуре?»... Повисла пауза. «Мы можем доверять СПЧ», — сказал кто-то из активистов «СТОП ГОКа». Но «ребята из СПЧ» брать ответственность на себя не спешили. Сергей Цыпленков заявил, что идея, конечно, хорошая, но без совещания с другими членами Совета он такие вопросы решать не может. Обещал посоветоваться и дать ответ в понедельник — 12 февраля.

Заканчивался второй час заседания. Очень важный диалог власти, бизнеса и общественности все больше становился похож на сюрреалистический театр. Стопгоковцы хором аплодировали, едва слышали тезисы хоть мало-мальски способные дискредитировать РМК. Олег Медведев почему-то все сильнее краснел. Собравшиеся разделялись на группы в два-три человека (объединялись с теми, кто сидит рядом за круглым столом) и что-то обсуждали. Уже даже не шепотом.

Потом был длинный блок о технической части рекультивации Коркинского разреза. Говорили о технологии транспортировки «отходов» из ГОКа (Томинского) в разрез (Коркинский). Здесь, уж простите, объяснить не получится даже на пальцах. В какой-то момент и по лицу Дубровина стало ясно — он перестал понимать, что происходит. Блок затянулся на час, эксперты углублялись в терминологию, активисты старались уследить за ходом пьесы, журналисты откровенно скучали.

Глотком свежего воздуха (конечно, условно, ведь в Челябинске который день объявлен режим НМУ и виной тому горящий Коркинский разрез) стало выступление Эдуарда Мильмана. Пожилой активист (да, тоже эксперт «СТОП ГОКа»), геолог, кандидат технических наук (плюс член Академии экологии, безопасности жизнедеятельности и природы), всю жизнь проработавший на коркинских шахтах, взял слово и зал затих. Эдуард Натанович говорил долго: о том, как мальчишкой смотрел на Коркинский разрез из окна своего дома, о том, что такое рекультивация и о том, что все собравшиеся обсуждают здесь полную ерунду.

— Во-первых, разрез «поплывет», поверьте, я знаю, о чем я говорю, и все, что я говорю, всегда сбывается, — отрезал аксакал геологии. — Сейчас мы не говорим о том, чтобы выкачивать из разреза воду, а качать ее надо, необходимо, потому что горные породы в разрезе при соприкосновении с водой имеют свойство рассыпаться. Мы оглянуться не успеем, как один из бортов разреза расширится до аэропорта! Что вы здесь обсуждаете? Рекультивация разреза, которая предполагает заполнение его другими, «неродными» веществами и водой (такой план у РМК — прим. редакции) только навредит. С восточной стороны разреза можно и нужно как можно скорее наполнять его обвалами — той же, родной породой, взятой близ разреза. Не нужно никаких транспортировочных пульпопроводов, не нужно бесконечных трат денег, можно сделать транспортировочную ленту к разрезу и заполнять его гораздо дешевле.

Это если очень кратко. Зал молчал. Заместитель губернатора Сергей Сушков, не сказавший до этого ни слова, только стучал пальцами по столу. Олег Медведев покраснел еще сильнее. Стопгоковцы по привычке захлопали в ладоши.

Вишенкой на торте совещания стало резюме: потушить Коркинский разрез (при выбранной РМК политике рекультивации) возможно будет только через четыре года. Общественники снова негодовали, но уже так, для проформы. Все сильно устали, шел четвертый час заседания.

В нескольких километрах от ЮУрГАУ тем временем представители Росгидромета продлили режим НМУ (второй, повышенной степени «сложности») еще на сутки. Диалог власти, общества и бизнеса перестал быть интересным всем присутствующим. Челябинск встречал вечер пятницы, и все были рады, что совещание закончилось.