«Работу над романом можно сравнить с употреблением тяжелых наркотиков»

Блог как средство для прокачки «скиллов»

— Максим, у тебя ведь весьма обширная биография — кадровый офицер, политконсультант, в некоторой степени рекламщик, журналист, блогер-тысячник (первый в Челябинске), а теперь — писатель. Как так вышло, как докатился?

— У меня есть рассказы, которые я готовлю к публикации, с общим названием «Холодные зеленые уральские помидоры». Там есть история.

У меня был товарищ, поэт, вместе которым мы учились в Свердловске, в Уральском госуниверситете, на филологическом факультете. Я ему ужасно завидовал, потому что не понимал ничего в поэзии. А времена — 1988-й год, УрГУ, расцвет русского рока, первый выход на сцену ненавидимой мною «Агаты Кристи», первые концерты «Чайфа», все эти демократические клубы с Геннадием Бурбулисом, с которым мне даже удалось быть немного знакомым... Было очень высокое энергетическое напряжение. Люди реально в трамваях слушали транслируемые из кабин водителями по радио 19-ю партконференцию, 27-й съезд КПСС. Мы начали читать Берроуза и прочих, ранее «запрещенных».

Тогда и появилось первое осознанное желание что-то написать. При этом русским языком я интересовался с детства. Но с другом мы дали клятву (настоящую такую, юношескую), что не будем ничего писать, пока не накопим какого-то жизненного опыта. Даже срок намерили — до 30 лет. Тем не менее, клятву я нарушил — первый рассказ я написал, пусть и случайно, в 25 лет.

— О чем он был?

— (после паузы) О жизни, о чем еще... (улыбается).

— Мне доводилось читать твои ранние рассказы. Они показались, при всей виртуозности языка, всё же скорее экзерсисом, вещью немного в себе. А когда дошел до того, чтобы выкладывать свои произведения в открытый доступ?

— Со временем. Я в июле 2002 года устроился на работу в газету «Южноуральская панорама», а в октябре завел блог в интернете. Одной из задач его ведения было... понимаешь, я же был свежий дембель, гражданских умений почти не имел, и блог для меня стал возможностью «прокачать» свои писательские «скиллы». И журналистикой овладеть. Ты ведь постоянно оттачиваешь язык — свой основной инструмент. Днем пишешь политические обзоры для Драгунова (редактор «Южноуральской панорамы в 2000-2010 годах — прим. ред.), а вечером для себя описываешь, что у тебя за день случилось.

А потом... А потом пришла идея написать роман.

Я застрял с написанием на несколько лет, потому что... Это сейчас я понимаю, как правильно выстроить структуру и композицию, а тогда ничего не понимал, и набил себе все классические шишки писателя-дебютанта. Изначально ведь не разменивался на мелочи — сразу придумал не один роман, а три. Сейчас вот пишу второй.

Они очень разные — если первый про Древний Китай, то действие второго происходит в наши дни. А третий вообще будет киберпанк — нигилистичная и довольно мрачная антиутопия.

— Ты пишешь то, что думаешь о нашей действительности?

— Да, конечно. А зачем иначе?

— Судя по «Машине снов», у тебя довольно жестокая действительность. Даже если это про сны и про Древний Китай.

— Шестнадцать лет работы в политконсалтинге избавляют от иллюзий в отношении ряда вещей (улыбается).

Когда ты пишешь... работу над романом можно сравнить, наверное, с употреблением самых тяжелых наркотиков. Такого нервного и эмоционального напряжения не испытывал никогда. Разве что, когда в прошлой жизни на меня пару раз охотились. И я не могу больше нигде найти столько адреналина. И большой вопрос, найду ли я где-то еще столько эмоционально насыщенных моментов в жизни.

Открыл ноутбук — и пиши!

— Говорят, что писателям сейчас тяжело...

— А что тяжело-то? Открыл ноутбук, садись и пиши.

— У нас почему-то считается, что писатель — это профессионал, который зарабатывает писательством на жизнь.

— Стоп. Давай разделим. Насчет «профессиональных писателей» — это, пожалуйста, к Василию Аксенову, который был медиком, или к Булгакову или Чехову, которые были врачами. Или к Толстому, который вообще был графом и тунеядцем по определению, и так далее, и тому подобное.

А Литинститут, профессиональное писательство — это все из фразы о том, что литература является оружием партии, от Горького и так далее.

Ну — да, сейчас это, наверное, востребовано. Есть прецеденты, когда писатель пишет, мягко говоря, неравномерно, неровно, делает такие соцреалистические романы, выступает в соцсетях, яростно отстаивая ту или иную точку зрения, скажем, на события в Украине и на Донбассе. И как-то невзначай начинает премии за это получать. Хотя пишет, в общем-то, говно.

— Не буду угадывать, про кого ты.

— Не надо. Надеюсь, я сейчас их всех сильно обидел (улыбается).

Для чего писать... Для меня писательское ремесло является в том числе способом диалога с моим сыном. И с внуком. Он ведь когда-нибудь научится читать, и ему станет можно читать эротически напряженные романы. В этот момент, может быть, он поймет что-то обо мне и о том, как я жил.

Еще раз — для того, чтобы писать, надо открыть компьютер и начать. А вот дальше мы упираемся в следующий аспект — собственно, в публикацию. И здесь начинаются приколы, потому что у нас в стране, по сути, одно издательство — «Эксмо». Когда оно конкурировало с АСТ, они переманивали друг у друга авторов, заключали с ними какие-то контракты, и это являлось в том числе правовой основой для деятельности. Сейчас «Эксмо» поглотило всё, как бык овцу, плюс еще и прибрало к рукам интернет-площадку litres. ru (хотя публиковаться на ней — себя не уважать, но она едва ли не единственная подобная). Есть ещё Bookmate, который недавно стал работать с физлицами, но, по-моему, это не совсем отечественный проект.

И тут автор вообще попадает. Ты приходишь к издателю, а он диктует тебе, что писать, а что не писать. И, например, тот роман, который я пишу, во-первых политически некорректен, а во-вторых, поскольку он про любовь, то он про любовь во всех ее аспектах, взрослые люди же, и все там, как есть...

После презентации «Машины снов» меня много моих приятельниц спрашивали, будет ли продолжение. «Да», — говорю. «А что это будет?» — «Порнографический роман». — «О! Давай! Давно ждем. Не „50 оттенков серого“ же читать».

— Хочешь сказать, что в нашей стране все еще продолжается сексуальная революция 90-х?

— Да какая там революция (улыбается). Генри Миллер вообще-то уже все написал. А на стенах Помпеи еще раньше все нарисовали...

— Ты не боишься повториться за кем-то?

— Все боятся повториться. Но это вызов для меня. Ненаписанный роман — это вызов, который если не принять, то я сопьюсь быстрее, чем состарюсь.

— Но базовых сюжетов в литературе немного.

— А в боксе, по сути, вообще всего три удара, а посмотри как лихо ребята рубятся.

Возвращаясь же к вопросу о книгоиздании, то российские авторы, конечно, попали. Потому что монополия.

А вот если у тебя есть американский номер налогоплательщика, то ты просто публикуешь свои произведения, причем на трех площадках сразу — Amazon, Google Play и iBook Store. И больше от тебя ничего не требуется, потому что с каждой продажи ты платишь налоги. При этом тот же Amazon выплачивает тебе 70 процентов роялти. С каждого доллара продаж ты получишь 70 центов. Все остальное уходит на развитие площадки и налоги. Но все упирается в американский Tax ID. Вроде бы есть лазейка, которая позволяет, не становясь американским гражданином, через посредников публиковать произведения. И это действительно интересно. Когда я вывесил свой первый роман на официальном сайте, он появился у пиратов на следующий же день, и с этим ничего не поделаешь, и толком нашему брату не заработать. Так что следующую книгу, видимо, буду публиковать странными методами, но на Amazon.

Глава Челябинска, ассоциации и памятник Юревичу

— Лет семь назад ты написал, что все мы любим Челябинск не за то, какой он есть, а за то, каким он может быть. Поменялось ли что-то с того времени в твоих ощущениях?

— Мне друзья как-то сказали: «А ты же не в Челябинске живешь». По большому счету, круг моего общения — это люди, которые живут везде. Да, физически я нахожусь в нашем славном городе, но если измерить контакты, беседы, диалоги, то получится, что в Челябинске я именно что лишь физически проживаю. Да сейчас это и не так важно — где именно ты находишься. Журналисту важно, в каком городе он работает — это поле его работы, он пишет о нем. Писателю же не важно, где он живет — он все равно пишет про себя, в голове.

У меня в романе есть герой, антиквар. А я про них ничего не знал. Пошел к антиквару, познакомился, начинаю с ним разговаривать. Он мне рассказывает истории, как предметы к ним попадают, как уходят, какие порой мистические вещи с ними случаются. Я задаю вопрос, может ли эта сюжетная линия иметь право на существование. Он посмотрел мне в глаза, и сказал дивную фразу: «Поймите, мы не в состоянии придумать ничего такого, чего бы не могло произойти в реальности».

— А сама среда, от который ты впитываешь пейзажи, ощущения, сюжеты, настрой? Может именно Челябинск у тебя вызывает зов к жесткой порнографии?

— Нет, скорее, смотря на нашего главу города, у меня возникают ассоциации с подростковыми слэшерами (поджанр фильмов ужасов — прим. редакции), расчлененкой и воем бензопил (хохочет). Если про Челябинск... Мне, в общем, пофигу. Не бывает челябинских и «нечелябинских» писателей, бывают хорошие и плохие. Как у братьев Стругацких : «А о чем вы пишете?» — «О читателях. Потому что ни о чем другом они читать не хотят». Пишешь ты о людях — и все нормально. Можно, конечно, про зеленых драконов писать, но все равно про людей — и тогда будут читать.

— Сегодняшний Челябинск тебе нравится?

— Нет, конечно. Только хуже стало.

Возможно, потому, что я не вижу больших положительных изменений. Единственное, что я могу вспомнить хорошего — удалось отстоять от вырубки Городской бор. Челябинск развивается хаотично, градостроительная политика чудовищна, общественный транспорт ужасен... Город стагнирует.

— А каким бы ты хотел видеть город?

— Я об этом перестал думать. Да, при Юревиче возникла некая движуха, но она быстро вылилась в оголтелое, бессмысленное и беспощадное дорожное строительство.

Центр Челябинска изуродован. Это совсем не тот город, который я любил и в котором вырос. Этот безумный ТРК «Урал», выросший на месте яблоневого сада... Уродливый кусок черного стекла, в который ты зайдешь — а он пустой. Это, наверное, главный памятник Юревичу. Впрочем, Михаил Валериевич больше не с нами, надеюсь, он счастлив там, где он есть, надеюсь, он к нам больше не вернется и перестанет рубить деревья в центре.

А нынешние власти... Понимаешь, есть большая, серьезная наука урбанистика, которая знает, как развиваются города, которая оперирует большими массивами данных и опытом развития или деградации городов по всему миру — от погибающего Детройта до развивающейся Куритибы. Но это всё история не про нас.

— Почему?

— Вот и меня интересует этот же вопрос.

— Ты про Челябинск когда-нибудь напишешь?

— А за каким, собственно, членом, мне это надо? По какой причине? Понимаешь, если писать про Челябинск — есть в кино такой дивный жанр Hyperlink — гиперссылка. Самый яркий представитель этого жанра — фильм Пола Хаггиса с названием Crash («Столкновение»). В нем 10 или 12 сюжетных линий, которые практически не пересекаются, и сходятся в одной точке лишь в конце. Вот если писать о Челябинске, то именно так. Но это слишком большой объем работы. Просто не хочу пока.

Еще прикол в том, что у нас страна — как слоеный пирог. И эти слои настолько разнородны... Вот если мы зайдем с тобой ближе к полуночи в бар «Лесопилка» на Кировке, посмотрим на детей, которые туда заходят — их мир радикально отличается от нашего. Такого огромного разрыва, ценностного, технологического, информационного, между 15-, 20-, 30-, 40- и 50-летними, никогда еще не было. Плюс помножь все это на разный уровень доходов.

— И к чему этот разрыв приведет?

— Никто не знает, что будет. Если в области технологий мы еще примерно понимаем, куда все идет или может прийти, то что будет с обществом... Страна-то в общем, в довольно плачевном состоянии, на мой взгляд. И ничего не меняется.

— Тебя это пугает?

— Ну, а как тебя может напугать приход зимы или наступление лета... (улыбается). Нами накоплен гигантский опыт выживания. Я как-то в фейсбуке спросил, какое самое дешевое блюдо кто может приготовить. В итоге получил штук триста комментариев. Только вариаций на тему хлеба с майонезом штук сорок (смеется).

Помню, когда мы с беременной женой жили в Свердловске, мы снимали квартиру, и я вставал в пять утра, потому что молочный магазин открывался в семь, и очередь была длиной в два квартала. Мы чередовались с соседом по квартире, у которого тоже была молодая беременная жена. Ночь я шел за молоком, ночь — он. Или — было совершенно нормально питаться несколько месяцев картошкой со сметаной, ну, потому что ничего другого нет.

Опыт, повторюсь, есть. Только применять его заново не очень хочется...