Мой личный день России

Государственный праздник и обыкновенная история

Юлия Поздеева

«Великая бабушка Россия» — этот образ, придуманный Гончаровым, ассоциируется у меня с праздником, который мы отмечаем 12-го июня.

Моя бабушка, Дарья Александровна, родилась в 1906-м году — в один год с дорогим товарищем Леонидом Ильичем, а умерла в 1999-м, всего пару месяцев не дожив до назначения Владимира Путина премьером. Кстати, из всех политиков она больше всех уважала своего ровесника Брежнева, в эпоху которого для нее наконец-то наступили сытные времена, хотя пенсию получала смехотворную — что-то около 25-ти рублей.

Хрущева ненавидела за то, что он обложил частные подворья натуральным налогом: «Хоть с себя шкуру снимай, да сдавай!». К остальным деятелям последнего века минувшего тысячелетия относилась более или менее равнодушно, хотя в ее судьбе отразилась вся история перехода от Российской империи к Российской Федерации.

Ее старший брат Александр был «белым» казаком, до революции служил в Троицке и ушел вместе с Колчаком. Муж (мой дедушка) Василий Федорович был «красным» казаком, а затем — одним из первых председателей колхозов. Старших сестер раскулачили в 1930-х и сослали в Сибирь. После возвращения из ссылки она в своей землянке, где жила с двумя детьми, приютила старшую — Анну с семьей. Между ними была разница в возрасте 18 лет, и из Сибири Анна вернулась совсем старухой, которую теперь все называли просто бабкой, даже моя бабушка. Анна не знала грамоты, но всегда отлично считала деньги, удивительным образом ориентируясь в купюрах разных правительств, сменявших друг друга.

Кстати, моя бабушка была самой образованной из своих сестер — больше года училась в школе, после чего ее родители решили, что для девочки умения читать и писать вполне достаточно, в замужестве нужнее другие навыки — прясть, ткать и шить. «Какие вожжи я ткала!» — говаривала бабушка, вспоминая годы молодости, а я с трудом себе представляю, как вообще устроена конская сбруя. До глубокой старости баба Даша помнила, почем продавала домашний варенец на базаре, с презрением относясь к продукции молкомбината — у нее он был густой, «хоть ножом режь!»

Как и многие женщины той догинекологической поры, родила и похоронила во младенчестве нескольких детей — «Бог дал, Бог взял!». Отца моего родила, отправившись в поле собирать клубнику — «глубянку», как она ее всегда называла. В юности переболела тифом, но чудом выжила, о чем вспоминала каждый раз, когда расчесывала кудрявые волосы: «Кудри не мудры, а вши хороши!» В войну работала на шахте, жила в землянке, одна поднимала двух сыновей. Получила похоронку на мужа, погибшего в 1943-м, и полвека вдовела, хотя даже в старости пользовалась вниманием мужчин. Осуждала Анну Каренину за то, что обманывала мужа, а вот Аксинью — нет.

Ее наследство — пара отрезов штапеля «на платье», шелковое китайское покрывало и самые дорогие реликвии: ломкие выгоревшие фотографии, дешевая бумажная иконка, письма с фронта, похоронка и несколько ветхих и пожелтевших облигаций каких-то сталинских госзаймов, которые отец потом передал в архив.

До последних дней бабушка сохранила ясный разум; ее сердцу и желудку могли бы позавидовать многие молодые, говорила наш участковый врач. Бабушка умерла от старости, в своей постели, в окружении родственников, в послеобеденный час, в ясный майский день между Пасхой и Троицей — блаженная кончина, считается, дай Бог каждому!

До глубокой старости дожили и две ее старшие сестры: старшая, Анна умерла в 92 года в жаркое лето московской Олимпиады-80; средняя, Катерина, которую я почти не видела, умерла в 89 лет, но прожила бы еще дольше, если б не полезла в погреб за какой-то домашней снедью и не оступилась.

Отцу удалось отыскать в архивах метрическую запись, свидетельствующую о том, что «козыревскаго поселка казакъ Александръ Ивановъ Воронинъ и законная жена его Мария Максимова; оба православные», 11-го марта (24-го по новому стилю) 1906-го года произвели на свет дочь, которая на следующий день была крещена именем Дарiя. Восприемники: «Мiясской станицы казакъ Степанъ Максимовъ Курочкин и казачья жена Евдокия Ильина Воронина». Подпись: «Священник Павелъ Селяниновъ, дiаконъ Василий Евладовъ». В той же церковной метрической книге через месяц есть запись о рождении дедушки Василия, родителями которого были «поселка Ильина казакъ Федоръ Алексеевъ Поздеевъ и законная жена его Александра Константинова; оба православные». Жаль, клавиатура компьютера не может передать все очарование дореволюционного каллиграфического стиля: если «ер» на конце слов мужского рода можно легко заменить твердым знаком, а «и десятеричное» — латинской буквой i, то для фиты (с нее начинается имя Федор) на современной клавиатуре аналога не найти, приходится довольствоваться привычным фертом — буквой Ф.

Удивительным покоем веет от этих обычных записей столетней давности: Поздеевы, Воронины, Худяковы и Курочкины — многочисленные Александры, Иваны, Василии, Анны и Марии — женятся, рожают и крестят детей теми же именами. Всего через 10 лет судьба разбросает их по разным лагерям. На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, недалеко от могилы Рудольфа Нуриева, есть несколько могил казаков Оренбургского казачьего войска. На некоторых надгробиях знакомые фамилии, в их числе и моя. Три имени, три даты рождения и смерти, последняя по времени записана уже не кириллицей, а латиницей. Наверное, эти эмигранты Поздеевы тоже приходятся мне какой-нибудь дальней родней.

История России становится живой, если вспоминаешь людей, которые пережили события из учебника. Моя бабушка связывает меня со временем, когда еще были живы Толстой и Горький, с первой русской революцией и с появлением в Челябинске первых телефонов.

Моя бабушка связывает меня с Пушкиным и декабристами: прадед ее мужа Афанасий Васильевич Поздеев родился в 1824-м году, а в 1925-м году, когда бабушка выходила замуж за моего деда, он был еще жив и присутствовал на свадьбе. Благодаря отцу я могу перекинуть мостик и в XVIII век: мой предок Антон Никифорович Поздеев, уроженец Вологодской области, поселился на Южном Урале в эпоху правления Анны Иоанновны, о чем свидетельствует запись от 24-го сентября 1738-го года по Миасской крепости.

Моя бабушка Дарья Александровна прожила 93 года — чуть меньше, чем длился XX век. Она научила меня вслушиваться в родную речь — никогда не говорила «ложить», но я часто слышала от нее наши, уральские, сейчас почти позабытые, диалектные слова «мрачат» (темнят), «поважать» (потакать), «веньгать» (плакать), «баский» (красивый).

В принципе, этих четырех слов достаточно, чтобы кратко описать историю взаимоотношений народа и власти в России.